Текст: Мади Мамбетов
Иллюстрации: Qantar
В этом году мне исполнилось сорок. Это в любом случае стало бы поводом для всевозможных душевных метаний – так было со всеми круглыми датами, кончающимися на ноль. Но если в двадцать ты ждешь от жизни приятных сюрпризов, а в тридцать пытаешься смириться с уходом юности, но при этом твоя печень еще выдерживает трехдневное празднование, то в сорок настроение уже куда суровее.
Да еще в этом году, одном из самых страшных за последние сорок. Этот начался с января, который войдет в историю как Кровавый Кантар. Сначала черная ночь с третьего по шестое, когда даже днем не показывалось солнце, а праздничные петарды оказались звуками оружейной стрельбы. Потом была неделя отключенной связи, когда даже в безопасности своего дома ты находил себя в перманентной панике, потом сообщения о пытках, туман неделями – вот тогда-то мне и стукнул сорокет, а затем началась война. Которой до сих пор нет конца.
Любое трансформирующее событие заставляет искать, уточнять или пересобирать свою идентичность. Ребенком ты пытаешься понять одни вещи про себя, подростком – другие, с каждым новым возрастом и новой эпохой перед тобой встают все новые и новые вопросы, из которых главный: кто ты?
Любое трансформирующее событие заставляет искать, уточнять или пересобирать свою идентичность.
В свое время меня долго и всерьез занимал вопрос своей национальной и культурной идентичности. Казах ли я? С точки зрения этнической ответ однозначный – оба родителя и все предки казахи, кем мне еще быть? Но с точки зрения культурной ответ был куда менее ясным: многие вещи, которые считают вшитыми в цивилизационный код казахов, мне были чужды совершенно. Если считать главным определяющим фактором язык, то здесь был полный провал. В двадцатипятилетнем возрасте я был главным редактором крупного журнала, крепким специалистом с хорошим резюме, частым гостем телепередач и при этом совершенно терялся, когда продавщица в каком-то подвальном «азык-тулыке» устраивала мне допрос, кто я по нации и почему говорю не на родном языке. Кому-то из них я даже начинал объяснять, как мои дедушки и бабушки, попав в большие города из родных аулов, встраивались в советскую жизнь, учили русский, чтобы добиться успеха (и они его добились), усвоив, что только русский дает шанс на хорошую жизнь, перестали говорить на казахском даже со своими родными детьми и откуда мне знать казахский, если всю мою жизнь вокруг меня на нем никто не говорил?
Все эти терзания молодого вертера закончились после тридцати, когда я наконец осознал, кто я такой: я Мади, казах по происхождению, казахстанец, не владеющий в силу объективных причин государственным языком, каких миллионы, и я отказываюсь считать себя маргиналом из-за этого. На эту идентичность покушаются и до сих пор все кому не попадя – водители такси и охранники с их расспросами, комментаторы в соцсетях, какие-то посторонние в моей личке в инсте. Когда я этим летом написал колонку против гомофобии, я читал комментарии в духе «как он смеет такое писать с его именем и фамилией (которые некоторые «верующие» связывают с мусульманским мессией Махди и пророком Мухаммедом)». Я пожимаю плечами: ни имя, ни фамилия не определяют меня и не обязывают. Я делаю то, что считаю этичным и справедливым, и не собираюсь обслуживать чужие нездоровые ожидания.
Все эти терзания молодого вертера закончились после тридцати, когда я наконец осознал, кто я такой: я Мади, казах по происхождению, казахстанец, не владеющий в силу объективных причин государственным языком, каких миллионы.
Идентичность вообще выступает часто как антоним индивидуальности – ты либо отщепенец, ставящий себя против общины, либо часть общины, повинующаяся ее правилам. Как я по- смотрю, мне все время предлагается стать кем-то, кто считает женщин обслуживающим персоналом, ЛГБТК+- людей – извращенцами и грешниками; кто делает вид, что верит в Аллаха, при этом продолжая пить водку и не утруждая себя намазом, но жертвуя раз в год в мечеть барана; кто уважает казнокрадов на жирных местах, удавится в кредитах ради того, чтобы пустить в глаза людям пыль роскошным тоем и дорогой тачкой, и будет знать казахский язык на уровне пьяного тоста на чьей-то свадьбе. Нет, спасибо, я в сторонке постою. Мади Мамбетов – очень недурная идентичность сама по себе, и что особенно приятно, она скроена и сшита ровно под меня. Одним из главных бедствий наших дней в наших странах – большинстве постсоветских республик – является крайняя атомизация общества. Но это вовсе не значит, что индивидуализм работает именно на эту атомизацию.
Я верю, что именно то, что я ценю свою уникальность, заставляет меня уважать уникальность других людей вокруг меня и в целом наслаждаться и почитать разнообразие в мире. Люди все разные, удивительные, непохожие друг на друга. И именно из этой нашей различности растет множество возможностей для единения. Мне не надо говорить на казахском языке, чтобы понимать того, кто прекрасно им владеет и, так же как и я, заинтересован в спасении озера Талдыколь в столице или урочища Бозжыра в Мангыстау. Здесь мы имеем одну цель и одну идентичность. Нам не надо совпадать по миллиону других параметров. То же самое касается тех, кто борется за права женщин или за справедливое расследование январских событий, – в общем деле находится общая платформа, место единения, наша идентичность. Этот подход мне кажется правильным. А тот истеричный вой, с шовинистическими и имперско-колонизаторскими обертонами, который у северного соседа выдается за единение народных масс в патриотизме, выдает в себе банальный фашизм и вызывает страх и отвращение. Хотя те люди точно не сомневаются в своей идентичности.
В разнообразии – красота. Во всяком случае таков итог моих первых сорока лет. Дальше посмотрим.
Иллюстрации: Qantar
