Наргиз Шукенова нежно чтит память о дяде, ведет работу Общественного фонда имени Батырхана Шукенова, является соосновательницей проекта The Buhars. Редактор интервью ELLE Kazakhstan Виолетта Тельманова побеседовала с племянницей Батыра о детстве, музыке и семье. Получилось душевно, на наш взгляд.
ELLE: Наргиз, каково нести ответственность за наследие Батырхана Шукенова? И как артиста, и как дяди.
Наргиз: Так вышло, что все мы прожили с Батыром важные годы сознательной и бессознательной жизни, потому что наш отец – его старший брат и он долго был вместе с нами. Есть такое понятие – «смыслообразующая единица» – кто-то, кто создает и формирует смыслы и является силой притяжения. Батыр точно был ею в нашей семье, все были сосредоточены вокруг него и событий его жизни. Надеюсь, он это ощущал.
В 2018 году, когда семья приняла решение вести дела Фонда самостоятельно, у нас началось что-то вроде игры, когда ты должен скорее перекинуть мяч другому. Дело в том, что у меня есть старшая сестра и она тоже довольно сильный менеджер, но было страшно брать на себя эту ответственность, она правда пугает! Мы ведь наблюдали за тем, как он относился к своей работе и своему ремеслу: мог подолгу сидеть над одной песней, возвращаться к ней на протяжении нескольких лет. Сейчас я понимаю, какие это были на самом деле роскошь и привилегия, потому что сегодня артисты вынуждены работать быстрее – время требует больше реакции и меньше рефлексии.
Приступать к работе было страшно, меня ведь и так часто представляли только как племянницу Батырхана Шукенова – без цели обидеть, но это все же бремя и, как бы глупо ни звучало, оно давит! Я осознаю большую ответственность перед семьей и людьми, которые любили его. Довольно долгое время я стеснялась того, что работаю с семьей и семейным наследием, не понимала, где во всем этом я. По профессии я продюсер, и я люблю свое дело, мне кажется, моя сильная сторона – это подсвечивать чужой талант. Но никогда я не думала, что мне предстоит подсвечивать талант уже такой яркой звезды. Я верю, что то, как мы работаем с его наследием, издаем диски, книги, соответствует его таланту и что я там тоже видна.
ELLE: Расскажите о старшей сестре. О ней почти ничего не слышно.
Наргиз: У нас достаточно сложные отношения. Динара старше меня на 7 лет. Я недавно читала книгу «Дневник обезьянки» Джейн Биркин, где она, в частности, очень много пишет о своих дочерях – Кейт Барри, Шарлотте Генсбур и Лу Дуайон. О том, как Шарлотта, ее вторая дочь, ревновала к тому времени, когда ее не было и была только Кейт. Также автор затрагивает то, как родители волнуются о чувствах первенца, но редко обращают внимание на ощущения следующего ребенка. Как-то моя психотерапевтка объяснила, что часто вторые дети испытывают это постоянное давление и вовлекаются в гонку, ведь есть уже кто-то старше, кто знает и умеет больше, чем ты, и тебя как-будто всегда немного недостаточно. В общем, кажется, сиблинги – всегда нелегко. Динара отучилась в Лондоне на маркетолога, долгое время жила в Астане, Москве, а сейчас улетела в Штаты, и мы все никак не можем догнать друг друга: я учусь в школе – Динара улетает, она возвращается – и вот уже я лечу на учебу. Наша с ней история – пример, когда над отношениями действительно работаешь и пытаешься научиться понимать друг друга. Часто она говорит мне: «Мне кажется, ты старшая», потому что я считаюсь в семье рассудительнее и холоднее, но я не знаю, так это или нет. Ведь, бывает, устанавливается стереотип и ты в какой-то момент уже не можешь себя от него отделить и спрашиваешь себя: «Это действительно я?».
ELLE: Как проходит один день директора Batyr Foundation?
Наргиз: Сейчас я совмещаю материнство и работу, поэтому мой рабочий день довольно сжатый и напряженный, начинается он в 9 утра, когда я в суматохе еду в офис, в пути решаю какие-то дела и возвращаюсь в 16 или 17. После этого начинается мой второй рабочий день и я работаю мамой, иногда пялюсь в телефон при дочери и отправляю письма с ужасным чувством вины. Но моя работа очень интересная, в замечательном смысле интеллектуальная и творческая – дело мечты!
Мы проводим стратегическое планирование нашей организации и хотим стать культурной институцией – изучать современную культуру Казахстана и влиять на нее. В 2022 году мы хотим продолжить резиденцию, но расширить географию и сделать ее уже центральноазиатской. Видела, что ребята в Кыргызстане запустили очень крутой проект ILGERI, правда с фокусом на работу с национальными инструментами. Институция вроде нашей должна поддерживать культурный обмен, который в конечном счете всех очень обогащает. Также нам очень любопытно попробовать заняться исследованиями казахстанской культуры, поскольку нет глубинных исследований и это ниша, которую мы могли бы занять. Особенно мне интересно изучить, почему нас так тянет в прошлое и мы так много ностальгируем. Я думаю и верю, что имя Батыра является чем-то вроде марки качества, и очень надеюсь, что нам удастся выбирать такие проекты, которые ее не подведут.
ELLE: А как выглядит ваша команда? Кто за что отвечает?
Наргиз: Я – директорка фонда, но я не очень люблю себя так называть. Чаще пишу, что возглавляю
фонд. У меня в команде есть Аида Адильбекова – она отвечает за общую координацию всех проектов, окончила магистратуру в Лондоне, искусствовед по образованию. На самом деле со мной всегда работают люди квалифицированнее и умнее, чем я. Мне кажется правильным нанимать людей, которые умеют делать что-то лучше или могут поделиться со мной своим опытом. Еще со мной работает Гаухар Кожашева – проектный менеджер проекта Batyr Lab. Раньше Гаухар работала в Impact Hub Almaty и в фонде «Евразия». Мы впервые делали такую сложную с точки зрения организации и логистики вещь, и ее опыт позволил нам провести все идеально. В будущем я бы хотела, чтобы Фонд был более горизонтальной структурой, где каждый ведет свои проекты, потому что иерархичность мне не очень близка и я верю в силу сообществ. Верю, что каждый человек, если он на своем месте и ему правильно создать условия, расцветает. Еще у меня есть два прекрасных бухгалтера – Елена и Этери. И в принципе все.
ELLE: Какое участие в работе фонда принимают остальные члены семьи? Может, идеи какие подкидывают?
Наргиз: Это стрессовая часть моей работы. Отец у меня возглавляет Попечительский совет Фонда, поэтому стратегические решения всегда согласовываем с ним. А моя бабушка очень вдохновляется любым «движем»! Она сама по себе очень энергичная женщина, хотя ей скоро 85 лет. Моя любимая байка последних лет — когда у нас был съезд ветеранов афганской войны в Казахстане, они решили вручить орден, не знаю почему, Батыру. Хотя он в ней даже не участвовал, а однажды ездил в составе группы «Арай». Так вот, если вы поищете фотографии, то увидите, как наша аже получает орден «Ветеран афганской войны». Все, что происходит в отношении памяти дяди Батыра, все в ней вызывает дикий восторг! Была еще история, когда в столице предложили установить фигуративный памятник Батыру. Мы, семья, против фигуративного памятника, потому что это не совсем про Батыра. Все, кроме бабушки, она убеждена, что надо ставить.
И есть Максут, единственный сын Батыра. Одна из важных частей того, что мы делаем, – это сбор роялти и отчислений. Это невидимая часть нашей работы, и она важна для нас. Максут сейчас учится на звукорежиссера в Лос-Анджелесе. Сначала поступал на кино, но после понял, что ему ближе звук. Кстати, часть студии Батыра улетает туда к нему.
ELLE: Одна из целей Batyr Foundation – сформировать сильную музыкальную среду, в которой возмож- но появление музыкантов уровня Батырхана Шукенова. Есть ли артисты, которые в перспективе дотянутся до этой планки?
Наргиз: Сложно ответить на вопрос. C исполнительской точки зрения, наверное, пока никто. Но мне очень нравится то, что делает jeltoksan. По масштабу мыслей и вообще тому, чем Батыр не успел заняться, это, наверное, как раз то, что делает Галымжан Молданазар. Мне кажется, он тоже мог бы взять каких-то своих подопечных. Мне ужасно импонирует, что это родные Галыма – тоже такая семейная, почти домашняя история. Вряд ли у дяди Батыра случился бы JUZZ entertainment, хотя, будучи гостем Batyr Lab, Ерболат Беделхан рассказывал, что именно тот посоветовал ему поехать в Корею. Это очень удивило меня, значит, мыслил он все-таки куда-то и туда.
«У меня сложилось впечатление, что он был очень одинок. Да и в песнях это, оказывается, чувствуется».
ELLE: Как работа над Фондом раскрыла для вас Батыра?
Наргиз: У меня сложилось впечатление, что он был очень одинок. Да и в песнях это, оказывается, чувствуется. Я познакомилась поближе с его менеджментом и вообще его средой – поэты и композиторы, непростые люди, с которыми он сумел сохранять долголетние отношения. В какой-то момент подумала, что неудивительно, что он умер так рано: огромный уровень стресса, токсичности среды и груз ответственности, которые он испытывал. Я даже не могла представить, как ему было тяжело. Может быть, нельзя столько ролей совмещать одному человеку. Только сейчас мы больше говорим о том, как важно бережно относиться к себе, но тогда такой повестки не было. Для меня его выгорание, которое в итоге вылилось в конец, стало понятным. И мне ужасно жаль, что так вышло.
ELLE: Как дядя повлиял на ваш музыкальный вкус?
Наргиз: У нас не было шансов – мы выросли на стиле, на «фирме». У нас в доме всегда играла музыка – «А’Студио», Далер Назаров, Стиви Уандер – это что- то, уже вшитое в ДНК. Ужасно, потому что очень сложно быть открытым к новой музыке!
ELLE: Много музыки слушаете?
Наргиз: Меньше, чем надо бы, но я стараюсь держать руку на пульсе и слушать то, что сейчас выходит. Очень люблю Галымжана Молданазара, Orynkhan и Qonyratbay Fam. Мне очень нравится Назия (nasiafromasia) и я была просто в шоке, когда увидела ее заявку в Batyr Lab. Думаю: «Вау! Она же звезда!». Иногда мне кажется, что музыки слишком много, и вспоминаю, как легко было жить во времена MTV, которое гарантировало тебе какое-то качество. Я много размышляю об этом – о том, что нет института музыкальной критики или нет медиа, которые фокусируются только на музыке, и мне без этого очень сложно ориентироваться, я не успеваю. Весь этот шум, который постоянно идет фоном, дикость. Не знаю, как люди с этим справляются.
ELLE: Как думаете, Батыру бы понравилось то, что сейчас происходит в казахстанской музыке?
Наргиз: Безусловно. Ее сейчас так много! Он был в принципе очень лояльным и открытым. Мне кажется, может, это и не всегда было видно в его музыке, но он всегда был открыт всему новому. Думаю, все, что сейчас происходит, очаровательно – столько молодых и таких разных! Но дядя Батыр бы сказал, что проверки на качество нет. Все-таки тот путь, который они преодолевали, чтобы попасть на сцену, был гораздо сложнее и болезненнее. Он действительно очень много работал, долго учился в консерватории, и в его время образование было очень важно. Сейчас ты можешь стать звездой довольно быстро, и лично меня это радует. Не знаю, правда, как бы он к этому отнесся.
ELLE: Хочу поинтересоваться другим вашим проектом, о котором не так много интервью. Как доча? Расскажите о ней.
Наргиз: Ей 1 год и 9 месяцев, и ее зовут Айва. Айва – это такой плод, дикая яблоня, кажется. Дочь большую часть своей жизни провела в карантине, и я ей в связи с этим очень сочувствую. Материнство – это отдельная штука. Если в работе слово «эксперимент» меня радует, то в родительстве, скорее, ужасает, но это тоже, по сути, эксперимент, в котором ты движешься на ощупь. Правда, есть в нем базовые правила – не бить детей, никакого абьюза. Мой путь – попытаться нанести минимальный урон, чтобы по твоей вине времени у психотерапевта они провели чуть меньше. Есть такое понятие – «вовлеченное родительство», все современные родители – его заложники, к современным родителям очень высокие требования и мало поддержки. Ты пытаешься быть и хорошим сотрудником, и не самым паршивым родителем – это все большое давление. Ну и большая радость, конечно. Айва очень классная и смешная! Я учусь у нее отстаивать свои границы, ведь у нее с этим все в порядке! Она всегда знает, чего хочет, а у меня с этим бывают проблемы. Особенно как раз с опытом родительства, когда ты редко обращаешься к своей «хотелке». Все, что я описываю, напрямую связано с тем, насколько ты эмоционально вовлекаешься во все это. Есть такая неофициальная шкала – эмоциональная пропускная способность, и нужно заводить детей исходя из нее, а не из финансов или еще чего-то другого. Просто сколько ты выруливаешь и вывозишь, вот столько детей и заводи. Поэтому меня восхищают люди, у которых пятеро детей. Это вряд ли буду я.
ELLE: А кто ей дал такое интересное имя? Что оно значит?
Наргиз: Имя ей дал ее папа, мой муж. Он услышал это имя в Латвии. Мой муж занимается издательским бизнесом, выпускает научно-популярный журнал. В каждом городе, где бы он ни оказался, всегда находит ближайшее издательство, берет журналы и идет знакомиться. И в одном из издательств Риги он нашел женщину, которую зовут Айва, по его словам, ей было лет 70 и это имя там очень распространено. Оно ему понравилось, и здорово, что оно не выдуманное и звучит не так резко для нашего уха. При этом не хотелось давать имя, которое бы сделало ее изгоем в школе.
ELLE: Что она знает о двоюродном дедушке?
Наргиз: Айва знает почему-то, что он ата и что он оставил музыку. А так больше ничего. Может, это позволит ей вырасти без этого груза давления, ведь мы все, кто после него, живем с ощущением, что был кто-то больше. Еще наш ата любил говорить: «Держи марку Шукеновых», но к этому не оставил никаких инструкций. Что это значит? Как ее держать? Не знаю, я вряд ли буду говорить: «Держи марку своей матери или своего отца!».
ELLE: Каким дядей был Батырхан? Каким было ваше общение?
Наргиз: Не знаю, только ли со мной, но, по-моему, со всеми общение было на равных, и это было классно и ценно. Когда ты с детства знаешь, что к тебе прислушиваются, это избавляет от большого количества неврозов и проблем во взрослой жизни. Возил меня часто куда-то: в Юрмалу, в Испанию и иногда забирал к себе в Москву. Сейчас, уже сама будучи мамой, думаю: «Вау! Я бы четырехлетку не забрала бы, наверное». Он всегда был с детьми на одной волне, и кажется, это у всех артистов это есть. Они же всегда остаются чуть детьми. Может, поэтому ему было со мной легко.
«Вот то ощущение, когда с тобой кто-то очень взрослый и классный говорит на равных – это суперважно! Ощущение неподдельного уважения и твоей значимости сделало из меня ту, кто я сегодня».
ELLE: Самое яркое детское воспоминание, связанное с дядей.
Наргиз: Он брал меня на тусовки. В 2007 году взял на вечеринку «Человек года» по мнению журнала Esquire, который тогда возглавлял Тима Нусимбеков. Мне было 15, и все проходило в «Доме приемов», все было очень шикарно, с актрисой Дэрил Ханной, и кажется, тогда и началась моя тусовочная жизнь. С тех пор она не прекращается.
ELLE: За что его можно поблагодарить?
Наргиз: Вот то ощущение, когда с тобой кто-то очень взрослый и классный говорит на равных – это суперважно! Ощущение неподдельного уважения и твоей значимости сделало из меня ту, кто я сегодня. Не то чтобы я от себя в полном восторге, но мне кажется, все со мной получилось довольно неплохо. Просто дети же довольно дискриминируемая часть населения и с ними мало кто считается, у них очень поздно появляется свобода выбора. А у меня она всегда была.
ELLE: О чем бы вы сейчас поговорили, если бы представилась такая возможность?
Наргиз: Во-первых, о друзьях. Поскольку другом он был отличным. Иногда мне кажется, что не все в моем окружении умеют дружить. Не понимаю, почему так происходит. Во-вторых, интересно было бы обсудить, куда движется наша культура и каким бы он видел ее дальнейшее развитие. В связи с пандемией все говорят, что выставки себя изжили, фестивали уже не нужны, а это именно те форматы, которые меня очень вдохновляют, и я все еще вижу в них смысл. Дядя Бата всегда много ездил, много смотрел, отлично разбирался в архитектуре и любил живые концерты. Мне было бы интересно с ним поговорить как с экспертом.
Интервью: Виолетта Тельманова
Фото: Сарра Есенбаева
